Перед концертом в кёльнском «Prime Club» нам с модератором передачи «Rock&Wave» (радио Дуйсбург) предоставилась возможность провести интервью со Свеном и Мануэлем из Zeraphine. Результат вы можете увидеть здесь — почти из первых рук.

Почему конец для Dreadful Shadows настал так быстро? Наших слушателей и читателей интересует вся история группы. Dreadful Shadows были основаны в 1993, если я не ошибаюсь?

Свен: Да, и в 1994 вышел первый альбом.

И уже в 98 или 99 с этим было покончено…

Свен: 2000. В 99 вышел последний альбом, и затем в октябре 2000 был прощальный тур.

Почему Dreadful Shadows, собственно, распались?

Свен: Очень просто: в музыкальном плане каждый из нас хотел чего-то другого, и вместе у нас уже ничего не получалось. И в Dreadful Shadows, как и в Zeraphine, вкусы музыкантов довольно сильно различались, что было даже к лучшему, потому что вносилось разнообразие в музыку. Но в конце концов они оказались настолько разными, что было невозможно сделать что-то, чем каждый был бы доволен на 100%. И тогда мы подумали, что лучше не делать никаких альбомов, чем такие, которые никому не будут нравиться. Тогда мы сказали: «Да, так не пойдет», и каждый стал заниматься своими делами дальше.

Тогда я перехожу прямо к Zeraphine. Ведь проблема различных вкусов наверняка имеется и в этой группе?

Свен: Да, в любом случае. Как уже говорилось, это становится сложным в момент, когда кто-то хочет развивать свою группу непременно в одном направлении, зато другим это не нравится. Тогда всё и начинает становиться проблематичным.

Существенное различие лежит в том, что у Dreadful Shadows, мне кажется, нет ни одной немецкоязычной песни. Но как раз в этом, по моему мнению, и кроется большой успех Zeraphine: в нашей стране вас понимает каждый.

Свен: Да, и я не знаю, дело ли тут именно в языке. Это — еще одним барьером меньше, но мне кажется, что немецкие тексты пользуются такой же популярностью, как и английские. Это, по-моему, просто другой уровень. Это — языки, которые могут служить очень по-разному, потому что их можно по-разному использовать, так как в одном языке удается выразить то, что не удастся в другом. Так или иначе, это — причина того, что мы, например, сделали первый альбом полностью на немецком языке. Это было тем, что мне давно хотелось попробовать, но не получилось при «Тенях». Кроме этого, я думаю, что, когда делаешь что-то новое, можно спокойно пробовать, подойдет ли то или иное, и как оно звучит. И я считаю, что то, что в начале было для многих полностью неожиданным, как раз работает. Особенно для поклонников «Теней» это было в новинку, им требовалось время, чтобы привыкнуть. Но, смешно, после того, как они пару раз послушали альбом, он показался им хорошим.

Когда я изучал тексты, лично для себя я провел параллель с Diary of Dreams и Адрианом Хейтсом. Не в музыкальном плане, но в том, что он тоже понимает это и пишет выразительные тексты как на немецком, так и на английском, и тогда я подумал: почему вы тоже делаете это?

Мануэль: Искусство кроется и в том, что разные люди по-разному смотрят на одни и те же вещи. При написании песни задаешь себе вопрос: какая основная тема у лирики, или какую конкретную идею мне бы хотелось выразить песней, которую я пишу? О некоторых вещах проще писать на английском, потому что он придает совершенно иной оттенок, чем немецкий.

Свен: Мне кажется, на немецком это даже сложнее, потому что у нас не такое широкое мировоззрение. Люди, которые любят немецкую музыку и выросли на ней, думают: «Это ведь шлягер», и забрасывают его куда подальше. Всегда сложно не перейти определенную черту, за которой песня станет безвкусной. Мне кажется, в немецком это очень сложно. Наверное, в английском дело обстоит точно так же, но мы как немцы этого не чувствуем, потому что мы не воспринимаем текст вот так сразу, нужно сначала его прочитать и перевести.

Наверное, в английском языке проще сохранить мелодичность?

Свен: Да, это одно из средств, которые можно применить. У нас есть как и очень плавные, мелодичные песни на немецком языке, так и быстрые, где немецкий язык был более логичным выбором, потому что немецкие слова попросту короче, жестче и так далее, и вообще у нас не так много слов. Но я думаю, что достичь желаемого можно в обоих языках. Я выбираю нужный в зависимости от того, что и как я хочу сказать. Если я хочу сделать в песне игру противоположностей, тогда это, скорее, немецкая песня. Если я хочу оставить недосказанность… Мне кажется чудесным в английском то, что можно сделать начало предложения в определенном ключе, вызвать определенное предчувствие, что будет дальше. Но потом, когда ты доходишь до конца, становится ясно, что все сказанное до этого может интерпретироваться совершенно по-другому. Такие вещи я считаю очень увлекательными.

Да, я тоже так думаю насчет немецких текстов: у меня все еще крутится в голове «Sterne Sehen», там такая большая свобода для интерпретаций…

Свен: Да, конечно, и это тоже можно назвать, так сказать, моим стилем. Правда, мне кажется, что в английском языке это получается лучше. Но в немецком — тоже неплохо.

Название «Zeraphine»… объясни его мне, пожалуйста!

Свен: Мы хотели выразить что-то особенное своим названием группы. Оно должно было соответствовать таким требованиям: 1. Не должно принадлежать никакому языку, 2. Оно должно быть именем — именем или фамилией, но, скорее, именем. 3. Иметь смысл, и — 4. — довольно красиво звучать. И мы сначала назывались «Helix», это тоже соответствовало всем этим критериям. Однако уже была группа с таким названием, с 1974-го или около того, а затем появилось и HELIX — моторное масло, и тогда мы подумали: «Не-е, мы оставим эту затею». И это продолжалось довольно долго, до тех пор пока мы не придумали «Zeraphine».

Для меня «Helix» звучит контрастно по сравнению с вашей музыкой. «Helix» для меня – это что-то более жесткое, сильное.

Свен: Не-е, для меня в целом — нет. Дело еще в том, что я когда-то читал книгу Робера Мерля — мне кажется, это было что-то из этого цикла «Fortune de France», откуда я знаю много книг. И в первом томе там был персонаж с таким именем, и это была очень трагическая и печальная история. Поэтому для меня это — очень меланхолическое имя. И еще эта штука с «Доппельхеликсом» [ДНК – прим. Devi]: это, пожалуй, высшее проявление жизни. Замечательное название, на самом деле, но получилось иначе, так что… Zeraphine.

Вы обычно выпускаете альбомы с интервалом примерно в один год, и сейчас работаете над четвертым. Многие группы так не делают, они позволяют себе двухлетний и более перерыв. Давит ли на вас звукозаписывающая компания, или вы сами по себе так плодовиты?

Свен: Последнее, в любом случае. Это совсем не связано с нашей звукозаписывающей компанией. Это – совершенно нормальная последовательность: ты в студии, записываешь свой новый альбом, все идеи на этом исчерпываются и нужно время для восстановления. Затем начинается тур, раз-два — и через некоторое время у тебя снова полная голова идей. Это еще не значит, что мы сразу же делаем еще один альбом в следующем году, это нужно еще решить. И на нас также никто не давит. Если у нас есть достаточно материала, то можно подумать над этим, когда придет время.

Мануэль: Хочется развиваться, но для этого нужно просто ДЕЛАТЬ. Тогда, естественно, просто прекрасно, когда у тебя есть возможность выпускать альбом каждый год. У нас это был не год, а всегда, скорее, полтора, и мне кажется, что это вполне нормальный цикл. Если бы мы с нашим темпом работы ничего не делали два года, или работали над альбомом три, это было бы к худшему, потому что прогресс был бы медленней. Ведь на всех альбомах, даже если в них есть недочеты, видно, как мы растем. И когда ты ничего не выпускаешь, то это довольно сложно, потому что ты развиваешься только в чем-то своем, но у тебя нет ничего, с чем ты бы мог это сравнить. Наверное, ты можешь себе представить, что, когда ты работаешь в студии над альбомом всего два месяца, ты не так увязаешь в этих вещах, чтобы потом было сложно сказать: «Это вышло действительно хорошо», или «Это — полная фигня». Так попросту не получается.

Свен: Это начинается уже в конце работы в студии, когда ты наконец осознаешь, что работаешь над этими 12 песнями, например, уже 2 года. Тогда встает вопрос, действительно ли это то, чего ты добивался все эти два года? Затем ты снова начинаешь всё переделывать, но к лучшему ли — это еще вопрос. Еще может быть и так, что за все эти два года попросту не появилось никаких стоящих идей, и тогда это может продолжаться до бесконечности. Но я думаю, что мы — не та группа, которая может размышлять над подобным два года. Так что мы — не «группа репетиционной комнаты», которая репетирует два раза в неделю и тогда же пишет песни. У нас каждый делает что-то свое, доводит его до определенного уровня, а затем играет это всем остальным. Поэтому мы все всегда активно участвуем в творческом процессе, всегда много идей, которые затем превращаются в первоначальные варианты песен или зарисовки. И это — очень захватывающий способ работы. Когда у кого-то есть идея, заняты мы все, чтобы использовать несколько инструментов. Каждый может в случае необходимости взять чью-то еще партию. Каждый может писать песню дальше, потому что знает, что задумывалось. Это делает все экстремально легким. И, по крайней мере, всегда знаешь, что на самом деле думают другие, и можешь предложить свои идеи по этому поводу.

Я читал, что при записи «Still» cпособ работы был другим. Вы сразу начали со студии, и уже там писали свои песни, в отличие от того, как было раньше.

Мануэль: Наброски, о которых уже упоминалось, были и на этот раз.

Свен: Но мы не писали песни с нуля, а работали над песнями, которые уже были, играя их на всех инструментах и занимаясь аранжировкой.

Мануэль: Тогда мы в основном занимались этим в Шпреевальде, в уединении. На этот раз у нас не было времени и мы решили просто раньше пойти в студию. Тогда мы сразу смогли экспериментировать и играть разные вещи, и это было действительно очень плодотворно.

Свен: На этот раз мы не сидели неделями и не раздумывали насчет песен. Это не было настолько необходимо, потому что песни были довольно хорошо проработаны с самого начала. Мы могли бы поехать в Шпреевальд, но решили, что на такой стадии готовности песен достаточно просто взять и сыграть их всем вместе, и просто проработать переходы и мелочи, чтобы можно было сразу же перейти к следующему этапу. При записи других альбомов было так, что некоторые песни полностью мы услышали уже тогда, когда они были готовы. Это было довольно смешно.

Какой альбом вам самим нравится больше всего?

Мануэль: Конечно же, это всегда — твоя самая последняя работа. Само собой, она не всегда самая хорошая, но в лучшем случае это – самый красивый и удачный альбом на данный момент, над которым было больше всего работы. Для нас как группы это куда важнее, чем альбом, выпущенный три года назад.

Свен: Еще я думаю, что звук последнего альбома можно назвать немного «трэшевым», я считаю, что для нас это экстремально хорошо и мне действительно он очень нравится. Я даже иногда слушаю этот альбом. Я знаю, что многие группы после работы в студии просто не могут слушать свою музыку, и мне это кажется пугающим. Я тоже через это прошел. Мы слушаем каждую песню, я не знаю, наверное, по тысяче раз, и когда после этого она не перестает нравиться — это классно.

Сложно ли играть что-то настолько аутентичное? Я имею в виду: вот вы тут сейчас сидите в автобусе, смеетесь, а потом выходите на сцену и играете свои довольно меланхоличные песни…

Свен: Это совершенно не сложно. Я могу и на сцене делать глупости и смеяться, но когда начинается песня, я сразу собираюсь и автоматически все становится, как надо. В этом нет ничего необычного, так что я не вижу тут никаких расхождений. На концертах всегда происходит что-то смешное. Можно говорить глупости, и так далее, но начинается песня — и будто переключили выключатель.

Мануэль: Перед концертом все обычно серьезно настроены, готовятся к выступлению. Каждый сидит где-то в уголке, уйдя в себя. Если так и происходит, то глупые мысли появляются еще до выхода на сцену, и хочется их немедленно озвучить. И это происходит настолько часто, что уже не составляет никакого труда переключиться на настроение песни.

Но не будет ли такое противоречить песням?

Мануэль: Нет, наоборот. Можно раскрывать все новые и новые их грани. Часто было такое, что я совершенно иначе интерпретировал для себя тексты Свена, хоть и знал, о чем в них речь. При игре все происходит так же.

Кстати, о «мнении масс» — для альтернативы вы слишком меланхоличны.

Свен: А для готики мы слишком альтернативны.

По поводу маркетинга: кто-то спрашивал тебя насчет коммерческого успеха и интернет-краж. Вы все еще должны работать на обычной работе, чтобы обеспечить себе нормальное существование?

Свен: Ну, не на совсем обычной, но да.

Но в общем насчет этой музыкальной проблемы: вы же говорили слушателям (и читателям), как группа, что подобная кража музыки вредит самой музыке в принципе — ведь вы больше не сможете ничего выпустить?

Свен: Да, это именно так. Когда недостаточно людей покупает диски — это уже проблема. Если мы не продадим достаточное количество дисков, то мы просто не сможем себе позволить новый альбом. На крупном лейбле это могло бы еще сойти с рук, но и там бы однажды сказали: «Эй, вы продали, я там не знаю, сколько дисков, но мы в вас вложили куда больше. Это не окупается для нас». В нашем случае всё еще глупее, потому что наши деньги — это все деньги, которые у нас есть, и мы попросту не сможем ничего больше сделать. Возможно, мы бы выпустили еще один сингл, но на этом было бы покончено. Иначе мы бы были врагами самим себе. Таким образом когда-нибудь и не стало бы любимой группы. Итак, лучше покупать диски, и все будет хорошо.

Мануэль: Это можно сравнить с хорошими книгами. Никто не называет себя большим любителем книг, и тоже ничего не покупает. И если писатель не продает книги, то он больше не может писать. Не стоит забывать и милые скачивания из интернета. Мы закрываемся в студии, чтобы сделать высококачественный продукт, а потом это доходит до mp3-плееров в таком качестве, что мне становится плохо.

Свен: Только посмотреть, как долго мы над этим сидим, решая какая должна быть последовательность и какие паузы, а потом за десятую долю секунды это все уходит…

У вас есть свой собственный лейбл. Как вы пришли к такому решению?

Свен: Собственно говоря, совсем просто: истек срок нашего договора с Drakkar BMG, и одновременно с этим из компании ушел наш главный представитель. Он не просто ушел из Drakkar, а вообще покинул Германию, так что мы попросту потеряли нашего главного партнера, который очень много для нас сделал. Это и стало решающей причиной все-таки посмотреть, что выйдет из этой затеи. Тогда мы пообщались с некоторыми фирмами, но у нас было плохое чувство, что они будут слишком вмешиваться в нашу музыку. Тем временем идея насчет собственного лейбла все крепла, и мы решили, что это лучший вариант: мы сможем делать то, что мы хотим, и сами решать, куда пойдут все те деньги, которые мы выделяем на все необходимое.

Вы очень близки к своим поклонникам: даже ответы на e-mail у вас — привычное дело.

Свен: Да, но всегда бывают периоды, когда это не так, потому что у всех слишком много дел. Может пройти месяц, прежде чем будет ответ. И поскольку мы сейчас очень заспамлены, некоторые фан-письма, к сожалению, оказываются в корзине.

Оказывается, существует Zeraphine-радио. Это меня удивило…

Свен: Да, уже 2 года или около того.

Вы занимаетесь им сами?

Свен: Да, передачи мы делаем самостоятельно. Мы начали с открытого канала в Берлине, а затем стали всегда проводить передачи онлайн, потому что иначе их можно было бы услышать только в Берлине, а наши поклонники живут везде. С тех пор, как из-за GEMA [Немецкое Авторское Общество, которое занимается защитой авторских прав в интернете и так далее, в основном, в области музыки. — прим. Devi] стало слишком сложно выкладывать песни в интернет, мы решили, что будет проще сразу перейти на интернет-радио. Тогда мы связались с Recordcaster, они сказали: «Да, конечно, с удовольствием», и теперь мы выпускаем наши передачи у них.

Есть ли еще сложности с GEMA?

Свен: Их все еще волнует этот вопрос, и они делают свое дело.

По поводу передачи: там же ставят не только Zeraphine?

Мануэль: Нет, конечно же. Из нашего там только демо. Так сказать, редкие вещи. Альбомы мы бы не хотели ставить, это может подвести других артистов.

Свен: Если мы играем на фестивале, то в передаче появляются, например, группы, которые тоже были там с нами. Если нам что-то понравилось, то мы это ставим. Вот в таком духе. Что-либо наше появляется редко, если мы записываем что-то в течение тура.

Большое спасибо за ответы на вопросы и удачи с лейблом и альбомом!